Днем приходит Юрий страшно взволнованный и, не заходя к нам, уводит меня в лес. Передал вчерашний разговор в другом освещении. Папа-Коля, придя к нему, сразу же чуть ли не прямо сказал ему, что в ночь с 18 на 19 я ему отдалась. А в продолжение всего разговора он пытался разрешить этот мучительный для него вопрос: женщина я или девушка. Юрий передает, что тот наговорил ему много едкого и даже повторил, что не верит ему, назвал его декламатором, просил дать слово, что до свадьбы он меня не тронет, за что Юрий и назвал его эгоистом. Конечно, с оговоркой: эгоистом в своей колоссальной отцовской любви. Юрий видит во всем какое-то вмешательство в нашу жизнь, какой-то моральный гнет. Тут он не совсем прав, но и не совсем неправ — относительно морального гнета и воздействия. А Папа-Коля говорит: «Я не вмешиваюсь в ваши отношения, но ведь не перестанешь же ты быть моей дочерью. И всегда я буду вмешиваться в то, что касается твоего здоровья. Да как же я могу не вмешиваться, когда я даже сегодня говорил с Дельбари о том, как вы должны будете жить с Ю<рием> Борисовичем: ^.
Вечером того же дня крупный семейный разговор со слезами. Когда я упрекала Папу-Колю в недоверии, а он и Мамочка категорически это опровергали. А Юрий категорически утверждает, что Папа-Коля несколько раз повторял: «Я вам не верю, Юрий Борисович». Мамочка уверяла, что он ходил к Юрию для того, чтобы разрядить эту сгущенную атмосферу, а Юрий — для того, чтобы выяснить роковой для него вопрос. Одно другому, правда, не противоречит. Вчера ходила к Юрию, просила, чтобы он держал себя так, как будто ничего не было. Сначала говорил, что это едва ли возможно, потом, вероятно, щадя меня, согласился.
Юрий уверяет, что я только вчера стала женщиной. Таковы его наблюдения. А по моим наблюдениям, в ту ночь. Но я уже не говорю: Юрий все-таки перетрусил после той ночи. Зато за вчерашнее мы совершенно спокойны: велики человеческие изобретения. То, что мне нельзя быть беременной, меня даже радует.
Срок свадьбы почти назначен: в начале сентября. Только едва ли что из этого выйдет. Ни у меня, ни у него нет еще Carte d’identite[86]. Я уже третий месяц жду, когда меня вызовут в комиссариат, а Юрий только на днях обменял свою карту на recepisse[87]. Вот и жди теперь. А об этом надо бы уже давно подумать.
26 июля 1927. Вторник
Вдруг жизнь сделалась какой-то неприятно тревожной. Нет, даже не тревожной, наоборот, у меня какое-то непозволительное легкомыслие. Во-первых, у меня флюс, во-вторых, экзамены, в-третьих, м<ожет> б<ыть>, кое-что и похуже.
Зуб у меня болел невыносимо. Так, что позапрошлую ночь я кричала от боли. Вчера щеку раздуло и сегодня боли уже нет. Дальше — экзамен. Книгу у меня отобрали в субботу, а я только просмотреть успела. А сдать хочется. Эти дни хожу к Леве, опять учу с голоса. Свинство, конечно, но собираюсь все-таки завтра сдавать.
В болезни моей произошел поворот с ухудшением. Так, по крайней мере, мне кажется. Последнее время мои дела шли очень хорошо. 91 (!) день не было сахару. Потом — trace, и вот — вчера и сегодня. Креста не было у меня уже давно. Конечно, страшного тут ничего нет. Но уж очень мне хочется скорее поправиться. А вот теперь, последние дни, я уже как-то и не верю.
Из госпиталя шла к Леве в очень тяжелом состоянии. А день сегодня какой-то жаркий, тяжелый. Я так люблю жару и солнце, а вот сегодня устала и искала тени. Такая моя подавленность меня больше всего и мучает. А вдруг я, в самом деле, беременна? Прошлый раз в лесу Юрий страшно испугался: «человеческое изобретение» оказалось непрочным. До сих пор я оставалась как-то легкомысленно спокойной. А сегодня вдруг испугалась. И еще одна вещь меня расстроила. Я никогда не допускала мысли, что мой дневник может быть читан. Меня об этом спросила Наташа. И я, для успокоения себя, решила проверить. И вот сегодня увидела, что мои тетради лежат не в том порядке, были отодвинуты. Я все-таки не могу этому верить. М<ожет> б<ыть>, я сама случайно сдвинула. А если так, то я не хочу об этом знать. Потому что после этой подлости я уйду из этого дома сейчас же и навсегда.
28 июля 1927. Четверг
Вчера я сдала экзамен по Советскому праву. Получила 16. Подробностей писать не стану, не до них мне сейчас.
Была сегодня в Le jardin des plantes[88]. Какая масса цветов, какие краски! Запах сухой травы напоминает Сфаят. Вспомнилось, как в жаркий день, под вечер, я выбегала по шоссе к старому форту. Яркие краски и божественные сочетания, какой простор и для глаза и для мыслей, пожалуй, это было почти похоже на полноту жизни: ведь мысли о будущем были так реальны. И вот сегодня я почувствовала себя как-то вне жизни. Нет, это все не то, словами не передашь это ощущение там, в Le jardin des plantes. Я вдруг почувствовала всю безвыходность моего положения.
29 июля 1927. Пятница
Что это, в сущности, значит — безвыходное положение? Нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти. Да и выход этот будет куплен слишком большой ценой.
Сейчас меня осенила надежда, а потому я на все смотрю оптимистически. В самом деле, что же такого, что не начались менструации? Нормально, и у меня тоже, они начинались через четыре недели, так было и после Дельбари, а потом уже я начала записывать, и они проходили через три недели. М<ожет> б<ыть>, это просто возврат к нормальности. Подождем до среды. А если даже и не так, разве при диабете не может быть ненормальностей? А то, что сахар у меня держится, все объясняют флюсом. У одной дамы такая же история, даже хуже, у нее три креста acetone.
Волновалась я вчера страшно. И похудела на кило. А сахар уже trace.
Юрий вчера был у доктора. Тот сказал, что пока еще ничего нельзя установить, а в субботу ему надо будет меня посмотреть. И если я действительно беременна, сделать «легкую операцию». А Дельбари определенно сказала, что аборта делать нельзя. И я этого очень боюсь. Если действительно будет констатирована беременность — скажу Мамочке. Вот этого-то я еще больше боюсь. Что произойдет! Какие нарекания на Юрия! А вот этого-то я боюсь больше всего. И тогда, я думаю, о том придется все сказать, и встает мысль: а не лучше ли в Сену?
Я не думала, что жизнь хрупка,Как фарфоровая безделушка.
Юрий страшно изменился за это время. Даже я спокойнее. «Это будет тяжелое испытание для нас обоих», — а я вот не знаю, выдержу ли я это испытание.
30 июля 1927. Суббота
Слава Богу. Все страхи напрасны. Скорее бы Юрию сообщить об этом. Жизнь снова прекрасна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});